Зуево монисто

Легенды Примиусья

Зуево монисто

Два века назад земли вокруг Миуса славились огромным количеством разбойников, среди которых было немало выдающихся людей. В память о тех временах многие населенные пункты Примиусья до сих пор носят «разбойничьи» названия

Триста лет пролегает по миусской земле дорога, соединяющая донбасский Бахмут (ныне Артемовск – прим. Авт.), где соль добывают, и приазовские Таганрог с Ростовом, города купеческие.

Возили по этому пути купцы разные товары, текли вместе с их обозами по дороге денежные реки. А где деньги – там и разбойники. От изобилия их в этих местах и назывался тракт, что от Бахмута на юго-восток шел, Воровским.

Да что там тракт! Целый город Харцызк, на реке Крынке стоящий, в честь здешних грабителей наречен. Харцызами татары да турки называли разбойников и воров. А от них слово это к славянам перешло.

Но и, кроме Харцызска, много по Примиусью сохранилось в названиях других сел и хуторов упоминаний о разбойниках.

Село Ряженое прозвали так за то, что там прятались в засаде переодетые купцами «ряженые», грабившие едущих мимо купцов настоящих.

Хутор Колесниково знаменит был тем, что заночевавших там торговцев ночью не просто обобрали до нитки, лишив их телеги всей поклажи, но даже украли с самих телег все колеса.

Ну а на Саур-могиле вообще чуть не самый главный разбойничий пост был, с которого разбойник Саур за всем Примиусьем приглядывал.

Такие легенды рассказывают.

 

Жили давным-давно в этой стороне две сестры – Наталья да Катерина. Отец больше любил Наталью, мать – Катерину. Подарил отец Наталье монисто из старых золотых монет, что еще дед его в походе на турок добыл. А мать Катерине подарила перстенек свой девичий, с камнем-яхонтом. Выросли сестры. Наталью просватали, да в дальнее село замуж взяли. Очередь за Катериной пришла.

А девка красивая, собой видная. Глаза зеленые, погибельные. Черные брови вразлет. Коса ниже пояса свесилась. Сохли парни по ней всей деревней. А по сердцу Катерине никто не пришелся.

Наконец, появился в здешних местах знатный казак. Зуем его звали, Зуем-купцом. Поговаривали, будто ходит он с обозами в крепость Таганрогскую, и дальше, до самого Азова. На юг соль с пушниной возит и зерном торгует.

Мужик Зуй был в самом расцвете лет, и красивый. В плечах – сажень косая, в руках силища. Глаза голубые, волосы русые. Богатырь, да и только! Лишь появился он в деревне, где Катерина жила, как кумушки-подружки все, что узнать можно было о новоявленном купце, тут же каждому столбу поведали.

Уж и дня не прошло, как все девки высыпали на улицу в лучших своих нарядах. Мимо корчмы, где Зуй с друзьями выпивал, с шутками да прибаутками прохаживаться стали, ведра на коромыслах носить, гусей пасти, и прочие всякие свои дела девичьи делать, от которых внимание мужеское на себя оборачивается.

Одной Катерине прохаживаться не нужно. Огород у ее матери аккурат к корчме выходил. А в огороде – свой колодезь был. А у колодезя – стол на козлах. А на том столе Катерина по летнему времени крынки от молока мыла. Одета в платье домашнем, ношеном, при фартуке и косынке. Не такая была она девка, чтоб заезжему купцу нарочно глазки строить.

Моет Катерина крынки, а сама песню тихонько поет. Только слышит, за забором, из камня-плашки сложенным, кто-то вроде передразнивает ее. Будто пьяная кабацкая голь проказничает. И с песней не то смех, не то шепот слышен.

Обернулась на забор Катерина:

– А ну, кто там есть! Уймитесь подобру-поздорову! А то водой окачу!

Только из-за забора по-прежнему шум да смех.

Вспыхнула Катерина. Самую большую крынку грязной водой набрала, да как шваркнет за забор. Там только охнули.

Смотрит она, а из-за ограды чье-то лицо показалось. Здоровый детина, помоями облитый, на камни забрался и смотрит на нее.

– Ты чего, девушка, хулиганишь? Чего помои на головы честных людей льешь?

Катерина ему:

– А ты чего передразнивать меня вздумал? Жарко тебе от песни моей стало? Вот и охладись.

Детина отвечает:

– Не пел я. Вот, товарища с корчмы домой веду. Он тебя и передразнивал. Да только ты не его, меня вымочила.

Смутилась Катерина:

– Прости, пожалуйста. Такой у меня характер горячий – сначала сделаю, потом подумаю. Прости.

Детина ей отвечает:

– Что ж, прощу. Только с уговором одним. Видал я красавиц по вашей деревне, но такую, как ты, еще не встречал. Сегодня ввечеру девки соберутся танцевать, так ты со мной плясать пойдешь. Согласна – все прощу. А нет, так плати деньгами за ущерб – вон, рубаха да штаны во что превратились.

Катерина ему:

– Как зовут-то тебя? Я с кем попало, на танцы не хожу.

– Зуй меня зовут. Купец я. Первой гильдии. Невесту себе в этих краях ищу. Коли ты мне по нраву будешь, к осени сватов зашлю, – а сам ухмыляется.

– Быстрый какой. Коли ты мне по нраву будешь, я тебе про свадьбу думать через год разрешу, – Катерина в долгу не осталась.

– Шутишь? Ну и шути. Я веселых люблю. Так пойдешь со мной танцевать?

– Ну, коли иначе деньгами отдавать, так отчего же не пойти? Пойду.

На том и расстались. Зуй товарища домой повел, а Катерина стала крынки домывать.

Прошло времени несколько. Все чаще стал Зуй в ту деревню заезживать, на улицу, где Катерина жила, захаживать.

По нраву ему была красота девушки, или характер ее, но стал Зуй о женитьбе и впрямь поговаривать. Только мало спешила Катерина. Вроде и полюбился ей Зуй. Вроде и богат он, и красив, и с нею ласков. А сердце девичье неспокойно. Гложет его что-то. Покоя не дает. Сидела Катерина часто в задумчивости, на Крынку-реку смотрела. Ничего понять не могла.

Стал Зуй Катерине подарки из поездок привозить. То платок с узорами, то гребень с частыми зубьями. И так, и этак с ней о свадьбе заговаривает. Потом раз пришел сам к родителям, да и просватал ее. Сдалась Катерина.

Свадьбу быстро сыграли. Забрал Зуй Катерину в свое село, в дом у высокой горы. На горе с нею гулял, закатами любовался. Одевал ее в шелка да соболя. Золотом шею, мочки и пальцы увешивал. Как очередной поход – все норовит ей подороже подарочек привезти. До беспамятства любил. А она его – и того более. Жить бы – радоваться, стариться вместе.

Но стали по селам да хуторам говорить нехорошее. Будто на купцов людишки шалые нападают, вольные разбойнички. Грабят и убивают всех, кто по Миусу або Крынке вверх-вниз ходит либо ездит. Говаривали, что шайка у тех разбойников большая, а возглавляет ее здоровенный детина – волосы русые, глаза голубые.

А еще шептались, чтоб тех разбойников изловить, приехал в земли миусские атаман казачий, а с ним войско целое. Да только толку мало. Разбойники о войске знали, солдат стороной обходили. А купцов да проезжих людей ловили десятками.

Зуй как раз в это время снова с обозом на юг собрался. Запереживала Катерина. Плачет мужу:

– Не ходи в поход! Боюсь я, убьют тебя разбойники! Нешто мало нам денег, чтоб тебе так собой рисковать! Останься!

А он ей:

– До того бог хранил, и теперь убережет. Вернусь я. И подарок тебе самолучший привезу, какого ты не видела еще.

– Не надо мне подарков. Сам живой возвращайся. Умру я без тебя, жить не смогу! Ой, горюшко!

Поплакала так в тот раз, да делать нечего. Проводила Зуя, сама ждать его стала, Божьей матери молиться о его возвращении.

И месяца не прошло – вернулся Зуй. Да не с пустыми руками. Привез ей дорогой подарочек – монисто из старинных монет золотых. Глянула Катерина на монисто в мужниных руках – отшатнулась. Узнала. Натальино монисто, ни с каким другим не спутаешь. Спрашивает Зуя, где взял он такую красоту. Зуй отвечает, что, мол, на Миусской губе купил у одного купца, какой это монисто из Турции привез.

Коснулась Катерина рукой мониста, и вскрикнула. Привиделось ей вдруг, что у мужа рука в крови, и по монисту эта кровь на землю капает. В глаза Зуя глянула и вовсе побледнела.

Словно молния догадкой мозг пронзила. Поняла она – нет больше сестры ее. Своей рукой снял Зуй с шеи ее это монисто. Не купец он – сам атаман разбойничий.

Тяжесть сдавила сердце Катерины. Глаза багровая мгла застелила. Только и молвить смогла, что нехорошо ей, и что полежать она хочет, авось полегчает. Зуй прилечь ей помог, а сам с друзьями в корчму пошел, счастливое возвращение отмечать.

Катерина одна осталась. Долго плакала, на монисто глядя. Словно не монеты лежали перед нею, а сама сестра Наталья. Словно не монисто, а к мужу любовь ее поруганная.

Умерло сердце Катерины. Будто вынул его кто из груди ее и грязным сапогом раздавил. Встала она, монисто в руке зажала, да в чем была, из дома вышла. Гнедую кобылу оседлала и в соседнюю слободу, где, по слухам, стоял с войском казачий атаман Иловайский, поехала. Там нашла солдат, и все их начальнику рассказала. На Зуя указала и всех его сотоварищей, которых знала. Где искать их, сообщила.

Пошел Иловайский, да всех разбойников в корчме пьяными и захватил. Зуя к смерти приговорил.

Не побоялся разбойник смерти. Об одном просил атамана казачьего, чтоб позволил он прийти к нему жене его, Катерине. Видеть ее хотел, попрощаться.

Пришла Катерина. Монисто Натальино на шею надела. На Зуя молча смотрела.

Он и ругал ее, и молил. Объясняться просил. Угрожал. Что любит, говорил.

Молчала долго Катерина. Потом вздохнула, на Зуя глаза подняла, а в них смерть стоит-отражается, словно вода в колодце бездонном.

Сняла с шеи монисто, мужу в руки положила. Молвила: «Монисто это ты с шеи моей сестры Натальи снял. Не одну ее, нас с тобою, обоих, вместе с нею убил». Повернулась и вышла из подвала.

Вышла – на берег Крынки пошла, на самый обрыв, где с Зуем в счастливое время гуляла. Ступила с обрыва – в реку упала, в малую рыбку превратилась. Плеснула рыбка по воде хвостом, да и ушла на глубину, с глаз пропала.

Атаман Иловайский Зуя утром на дубу повесить велел. На заре умер Зуй.

В маленького кулика, зуйка, превратился. А на грудке у него колечко – женино монисто отпечаталось.

 

С тех пор часто летает да бегает по речным обрывам и осыпям птица-зуек – тоскует, прощения просит, кличет потерянную подругу.

А у бывшей Зуевой горы поселение возникло, Зуевкой назвали. Слышали?

Елена Мотыжева

Все статьи