Два слова, две боли терзают мне сердце: Любовь и Война

Интервью с единственной на всю округу женщиной-майором медицинской службы, которую считают своей и врачи, и сотрудники органов госбезопасности, и полицейские

 

Она живет вместе с дочерью в небольшом домике в центре села Куйбышево. Во дворе – ухоженные пышные клумбы с десятками разных цветов – открыв калитку, точно попадаешь в рай. Ираида Ивановна Патока – так зовут мою героиню – сидит на лавочке в затишке и неспешно рассказывает мне свою историю.

 

Дочь большого начальника

– Я дочь военнослужащего. Мой отец был народным комиссаром ГПУ Ставропольского края. ВЧК, ГПУ – можете себе представить уровень моего отца. Очень большой был начальник.

А по маме мои корни в Борисоглебске, Воронежской области. Дедушка, ее отец, был управляющим Государственным Банком в Воронеже, часто ездил с разъездами во Францию и Германию, в совершенстве знал пять языков. Его супруга, моя бабушка, была Главным музыковедом Воронежской губернии. У дедушки и бабушки было восемь детей, моя мама была последыш. Мама закончила институт благородных девиц в Варшаве.

В семье, когда я была маленькой, у нас всегда было много гостей-артистов, певцов и танцовщиков – это со стороны мамы. А со стороны отца – всегда были люди из правительства, ведь народный комиссар ГПУ – это по уровню считалось выше, чем сейчас губернатор. Жили мы в роскоши…

У родителей нас было двое детей – я и брат, уже пять лет, как умер, был военным летчиком, тоже прошел всю войну. Теперь из стариков в нашем роду осталась только я одна.

После школы я поступила учиться в медицинское училище в Борисоглебске. Оно было засекречено, называлось «фельдшерско-акушерское», и только в дипломе, который выдавался после его окончания, было написано, что оно – военно-медицинское. Мне после его окончания дали звание – младший лейтенант и призвали в армию, направив в Дагестан в части НКВД, в санитарный батальон. Было время перед самой войной и ситуация на границах была очень неспокойной.

 

«А я не хочу тебя потерять…»

В той же части, где служила я, в пограничных войсках политруком заставы проходил службу мой будущий муж. И он заболел. У него началась гнойная ангина, с очень тяжелым течением. А в нашей части врач как раз получила отпуск по беременности и родам, и я – девятнадцатилетний фельдшер – осталась одна. Вот и пришлось мне политрука самой лечить. Две недели я с ним мучилась – настолько плохо болезнь поддавалась лечению. Но все-таки я победила, болезнь стала отступать.

И тут началась война. 24 июня приходит ко мне политрук и говорит: «Ирочка! Я был в отделе кадров, забрал твой паспорт. Сейчас мы с тобой идем регистрироваться».

Я глаза вытаращила: во как! Ведь все две недели я его никак, кроме «Иван Иванович», не называла, и он мне ничего, кроме «Ираида Ивановна» – не говорил. Называли мы друг друга только на «вы», и никаких романов у нас даже не начиналось. А тут – замуж!

Я и отвечаю: «А Вы у меня спросили, хочу ли я за Вас замуж выходить?»

Он улыбнулся и говорит: «Ну, ангина-то прошла, теперь можно». А потом посерьезнел и добавил: «Идем. Война началась, мало ли, что может случиться. Обязательно будет передислокация, неизвестно, где мы с тобой оба окажемся. А я не хочу тебя потерять. Так что идем регистрироваться».

Взял меня за руку и пошли мы регистрироваться. А это пять километров пешком, по горам. Правда, зарегистрировали нас тут же, в один момент. Обратно мы шли уже супругами. В части нам офицерский состав бутылку шампанского открыл. Выпили ее – вот и вся свадьба.

А дальше – и недели не прошло, как и меня, и супруга забрали на Южный фронт, в спецвойска. Курировал нас Берия, тогда его имя было ого-го! Тот еще деспот был.

Это было ужасное, черное время для нашей Родины. Немцы наступали и продвигались все дальше вглубь нашей территории. Среди солдат в начале войны было много дезертиров. Причем, не только среди простых, необстрелянных мальчишек, но и среди офицерского, командного состава. Некоторые иногда бежали от немцев в одних подштанниках. Бросали врагу свое оружие – пулеметы, пушки, танки – и бежали в тыл. Диверсантов даже в тылу было огромное количество. Очень много расплодилось и предателей, немецких приспешников, всячески способствовавших наступлению и продвижению немцев, зверствовавших после их прихода на захваченных территориях.

Помните знаменитый приказ Сталина: «Ни шагу назад!»? Это после Ростова-на-Дону, уже почти под Сталинградом. Когда отступили до самого Сталинграда, оставив фашистам полстраны и надо было остановить врага любой ценой… Любой.

 

«Терпеть будешь – оставлю тебе руку!»

Вы не представляете, что это такое – та война. Сколько было раненных, сколько убитых! Стоны, крики, плач, рыдания. И кровь, кровь, кровь – повсюду… Это досталось мне.

Наш санбат переформировали, в нем стало целых двенадцать рот. Не хватало хирургов. А раненных, которым требовалась хирургическая помощь, было огромное количество. При этом помощь приходилось оказывать не только своим, но и немецким военнопленным, потому что немцы своих просто бросали на поле боя. Немцев мы подбирали, лечили, выхаживали и только потом отправляли их в спецлагеря.

В моей роте, двенадцатой, врачей, не было, не досталось. Одна я – фельдшер. Привезут – наложат мне раненых не то, что во всех палатках, но и вокруг палаток – прямо на земле. Ни соломы, ничего не подстелют – не было. И всем срочная помощь нужна, не будешь же жгут накладывать, когда его нельзя больше двух часов держать. На руках много умирали. Вообще от ран умирало очень много людей.

Полостные операции доверяли только врачам-хирургам, а все остальное – оторванные, раздробленные пальцы, руки, ноги, по телу застрявшие осколки, разбитые головы – эту помощь мне самой пришлось научиться оказывать. Выучилась сама: и ампутировать, и шить – пришлось…

Да, я стала хирургом, да еще каким! Я сама себе потом удивлялась, как я все это выдержать смогла. Ведь сама по себе хирургия – вещь очень тяжелая психологически, не каждый это выдержать может. И видеть постоянно то, что видела я – очень трудно. И даже вспоминать очень тяжело. Приносят мне человека, а у него рука на куске мяса болтается, и кости на пять сантиметров наружу торчат. И мне надо эти кости отпилить, а сосуды быстро зашить, чтобы он кровью не истек. Кость пилить – не больно, а вот надкостница – очень болезненная. А у меня – ни наркоза, ничего. Даже новокаина – раз, два, и обчелся.

Первоначально так страшно было! Солдаты, мужчины, меня подбадривали. А раненные терпели. Говорю: «Терпеть будешь – оставлю тебе руку. А не будешь – ампутирую, ампутировать намного проще, чем из осколков опять пытаться целую руку сложить…» И солдат соглашается терпеть. Я санитарам киваю: «Налейте ему стакан спирта». Они наливают, я раненому: «Пей потихонечку, медленно, я подожду». Он пьет, и сначала мурлыкает, потом петь начинает, потом матом ругаться. Санитары кивают – все, значит, дошел больной до нужной кондиции, можно оперировать.

Долго я была одна в своей роте. И тут вдруг прислали нам врача – молоденькую совсем девочку, только закончившую институт, по специализации – педиатр. Она как приехала к нам, как увидела весь этот кровавый ужас – кинулась ко мне на шею и плакать начала: «Ирочка! Я же ничего не знаю! Как же я их сама резать буду? Я же ничего не умею!» Вот так – и понимает, что это она мне, как врач, помогать должна, а помощи у меня просит. Пришлось учить, показывать. Меня после этого случая даже на две недели направляли в Махачкалу, в эвакогоспиталь – обучать тамошний средний медицинский персонал ампутационным работам. А после войны я еще и на дантиста выучилась. И скольким людям зубы передергала!

Это сейчас я никто, уже не медик – даже укол поставить сама себе не могу, не то, что отрезать что-то. Руки дрожат, силы в них больше нет…

 

«Смотреть, молиться и любить тебя…»

После войны мы с мужем долгое время служили в воинской части в Сибири. Потом муж прошел переобучение на должность начальствующего состава. Сдал сорок экзаменов на «отлично» и ему после этого предоставили возможность самому выбрать, куда он хочет поехать на работу. Он собирался в Пятигорск, там у нас были родственники. Но его друг упросил отдать Пятигорск ему, поменяться, другу Ростов предлагали. Так мы и попали в Ростовскую область, в Мартыновский район.

Нам предоставили отличную квартиру в новом восьмиквартирном доме, разрешив выбрать даже этаж. В этой квартире на втором этаже мы и жили много лет. А потом у мужа случился инсульт, и наша дочь забрала нас к себе, в Куйбышево.

Прожили мы здесь с мужем два года, и он умер. В октябре будет восемь лет, как я его лишилась. Вы знаете, я до сих пор не могу оправиться от этой потери. У меня мама была очень красивой женщиной, а я – вся в отца, обыкновенная, ничего примечательного. Но муж всю жизнь называл меня красавицей. Помню, как в последний вечер он прошел мимо моей кровати, остановился, посмотрел на меня и сказал: «Как же я тебя люблю! Я и сам не могу понять, за что я тебя так люблю! Ты себе этого даже не представляешь!» Наклонился, поцеловал меня, и пошел спать. И умер…

Я потом написала ему стихи. Я не поэт. Может, и вы скажете, что стихи – не слишком сильные. Но они – от всей меня…

С тобою мы в любви и согласии Неразлучно прожили 66 лет.

И зачем ты из жизни ушел, любимый?

Зачем тебя рядом нет?

Хотя вокруг такая суета,

Но жизни нет мне без тебя, любимый.

Хоть и живу, хоть существую я –

Но это только видимость одна.

Я по тебе тоскую и горюю, мне очень трудно без тебя.

Мечтать теперь я ни о чем не буду,

Мечты теперь пусть только снятся мне.

Во сне с тобою часто говорю я.

Проснусь – а нет тебя, любимый…

Прости, что не смогла спасти тебя,

Что смерть подкралась и унесла тебя в одну минуту.

И нет тебя на белом свете!

А я не верю в это и не поверю никогда.

Я без тебя никак не привыкаю,

И буду помнить вечно о тебе,

Смотреть, молиться и любить тебя…

Любимый…

У меня от природы были хорошие волосы, каждая коса толщиной в руку. Муж по молодости солдат из части присылал, чтоб они мне помогли их вымыть, трудно было самой управляться. Помню, после войны идем мы с ним по городу, а чужие мужчины и женщины на меня оглядываются, завидуют, что у меня такие волосы. И муж мне все время говорил: «Не стриги, такая красота! Жалко!». Так я всю жизнь и не стриглась, пока он жив был, хоть к тому времени от кос с руку почти ничего не осталось. И только когда умер – попросила я на могиле у мужа прощения и велела родным обрезать мне косы. Не смогла с ними больше. Так и живу теперь – стриженная...

Таких мужей, каким был мой, сейчас, наверное, больше нет на белом свете. Это был Человек с Большой буквы. Настоящий боевой офицер. У него вся грудь была в орденах и медалях. После войны он всю жизнь проработал в системе МВД, в следственном отделе.

Мы прожили вместе шестьдесят шесть лет, и он за это время меня даже дурой никогда не назвал, не то, что еще каким-то другим словом. А когда я начинала заводиться: там не сделал, туда не поставил, – он говорил: «Заводишься? Ну ладно, я тогда пойду, прогуляюсь. А ты остынь!». Уйдет, через некоторое время возвращается, открывает дверь: «Ой, тут еще буря! Тогда я еще погуляю!» И снова уходит.

У меня дети до сих пор удивляются: «Мама, как вы прожили, что мы ни разу не слышали, чтобы вы ругались или хоть как-то отношения выясняли!» А супруг, если что-то серьезное, сейчас меня за локоток: «Давай выйдем». И, даже если виноват был, всегда умел все острые углы сточить. И сделать так, чтоб я его простила.

Родилось у нас трое детей. Две дочери и сын. Сын, как и отец, стал милиционером, но погиб а автокатастрофе, когда ему было тридцать пять лет. А дочери…Одна пошла по моим стопам, стала медиком, прекрасным стоматологом, большим авторитетом среди коллег. Живет сейчас в Ростове-на-Дону. Вторая дочь закончила сельскохозяйственный институт в Персиановке, стала ученым агрономом.

Я ей тоже предлагала пойти в медицинский, но она выбрала увлечение мужа. Мой муж очень любил землю, любил садоводство и огородничество и все свободное время проводил на огороде. А больше всего лемму нравилось выращивать помидоры – они у него всегда получались большие и очень вкусные!

Так вышло, что в семье очень много медиков, наверное, из-за меня. Дочь – медик, невестка была – медик, внук и внучка – тоже закончили медицинский. Внучка замуж вышла за медика. Две правнучки – обе закончили Таганрогское медицинское училище, одна на фельдшера выучилась, другая на медсестру. Целая семейная династия выросла!

А всех внуков у меня шестеро. И десять правнуков. Даже праправнук скоро родится. К осени жду.

 

А война до сих пор не закончилась

Должность моя, на которой я служила всю жизнь – капитанская. Хоть сто лет работай, а выше капитана звание не дадут. Но в честь шестидесятилетия Победы Путин своим указом мне присвоил звание майора. Так что теперь я здесь на всю округу – единственная женщина-офицер, майор медицинской службы, ветеран-фронтовик.

И поздравляют меня со всеми праздниками и навещают меня не только медики, но и пограничники, и полицейские. И все меня уважают и все считают своей. Потому что я – по-прежнему не только медик, но и чекист, «МВДшник».

Недавно День Победы был, меня звали на все торжественные мероприятия. Жалко, что многое я уже не смогу рассказать молодежи так, как это нужно было бы рассказать. Силы не те…

Часто мне война снится. И, вы не поверите, вот раньше, когда помоложе была, мне тоже эти сны снились, но не так часто. А сейчас, когда постарела, все еще острее, еще больнее чувствуется. И сниться стало чуть не постоянно. Снится мне война, бомбежки и стоны, кровь и крики людей. Я просыпаюсь, и чудится мне, будто это все со мной не тогда, а прямо сейчас происходит, будто я до сих пор там, на войне, и она до сих пор не закончилась. Это тяжело, очень тяжело – видеть такие сны и просыпаться после них…

Был на войне такой случай – молодой паренек у меня на руках. Я тащу его в санбат. И до лазарета недалеко вроде бы, но я одна, трудно мне его тащить. А он обнял меня и умоляет: «Помоги мне, пожалуйста, помоги! Я тебя прошу, спаси меня! Я хочу жить!»

Я тащу его, прошу еще немножечко потерпеть. А он вдруг говорит мне, девятнадцатилетней: «Я знаю, ты – моя мама! Мамочка моя! Обними меня, мама, обними меня покрепче… держи…» Я его обняла, и он у меня на руках умер. Часто мне этот сон снится, про этого мальчика, который у меня на руках зовет свою маму. И часто я просыпаюсь от того, что вижу его смотрящие на меня глаза.

Будь проклята эта война. Будь прокляты все войны на свете…

Елена Мотыжева

Все статьи