.jpg)
.png){kind=icon}
.png){kind=small}
Ты стоишь наверху. Спазмы тискают горло…
«Якорь»
Иловайская электричка, поскрипывая старенькими вагонами, вырвалась из объятий Таганрога и, словно обрадовавшись этому, взревела и наддала ходу. На одной из скамеек возле окна сидели два мальчугана и беспечно разглядывали пассажиров. Взъерошенные волосы пацанов намекали на то, что их обладатели имели счастье искупаться в таганрогском заливе.
– Мы пойдем сегодня к «Якорю»? – спросил своего спутника тот, который помладше, лет девяти-десяти.
– «Якорь», «Якорь», – недовольно проворчал старший, – моря тебе мало? А у меня, между прочим, школьная практика и завтра рано вставать! За меня пойдёшь тяпать, да?…
– Ты обещал! – насупился младший.
– Дядя Паша тоже обещал, вот с ним и иди, – глубокомысленно произнёс старший, умолчав о том, что не далее, как вчера, дядя Паша с удовольствием переложил эту миссию на его плечи…
– А ещё брат называется! – недовольно буркнул младший и отвернулся к окну.
Как в калейдоскопе мелькали станции, старые, давно знакомые названия: Кошкино, 1262 км, Покровское, Рясное… На одной из высот Миусской гряды, среди байрачных перелесков начал мелькать огромный, сверкающий серебром, памятник в форме якоря. Дрожа и дробясь в июльском зное, он цепко сопровождал электричку и словно здоровался с мальчуганами на правах старого знакомого.
– Ну, залюбовался, – хмыкнул старший брат, перехватив взгляд младшего, устремлённый в окно, – хорошо, сходим…
И уже в тамбуре, повернувшись к своему повеселевшему спутнику, снисходительно добавил:
– Сходим, но только послезавтра… Я постараюсь с практики смыться. Идёт?
– Идёт!
Удар ладони об ладонь стал подтверждением договора, и довольные собой, пацаны спрыгнули на матвеево-курганскую платформу.
Тогда, в далёком 1985-м я впервые посетил Якорь…
Каждое лето, приезжая к тётке в Матвеев-Курган, я видел его – таинственный памятник, в детском «одуванчиковом» понимании, поставленный неизвестно кем, неизвестно кому, неизвестно зачем. Любой, находящийся в посёлке (или «Кургане», как его называют), обращал внимание на стального колосса, горделиво оседлавшего Волкову гору, – одну из вершин Миусской гряды. Несмотря на свои размеры, он не подавлял, но настойчиво напоминал о чём-то, о чём-то таинственном и страшном…
Расспросы ни к чему не привели. Взрослые и сами ничего толком не знали, да и говорить об этом, тогда, в середине 80-х, было не принято. Лишь однажды мама передала мне воспоминания наших курганских родственников о моряках, сложивших здесь головы…
Само повествование смутно походило на пересказ эпизода каппелевской атаки из культового «Чапаева». Оно было сумбурным и нескладным, но крепко врезалось в память. И, особенно, фраза: «Он их косит, а они идут…». Меня поразили тогда эти слова, и больше всего слово: «идут». Не ползут под плотным огнём, не перебегают, пригнувшись, от укрытия к укрытию, а именно идут.
Под впечатлением услышанного, воображение рисовало моряков холодной, космической силой, равнодушной ко всему, даже к собственной гибели. Представлялось: бесстрастные автоматы с застывшими надменными лицами, стройными рядами идут на пулемёт… Скошенный ряд сменяется новым, новым и новым рядом…
Тогда, сознание не могло постигнуть суть произошедшего, его смысл. Сознание протестовало и просило пощады. И только спустя годы, после многочисленных расспросов земляков, – очевидцев событий, мне окончательно стало ясно, что здесь произошло, стало ясно, кто это – «он» и кто это – «они».
Он их косит, а они – идут
Восьмое марта 1942 года. Посёлок Матвеев Курган.
6.30 утра. Разрывы мин и снарядов, крики «ура» и «полундра», вопли раненых, стоны умирающих, отборный матросский мат, отчаянное «Яблочко» где-то далеко на правом фланге…
Развернувшись в три штурмовые цепи в атаку идут 68-я и 76-я отдельные морские бригады, – курсанты Севастополького и Бакинского Военно-Морских училищ. Идут, проваливаясь по колено в мартовскую снежно-земляную жижу, навстречу кинжальному огню и ледяному ветру, не пригибаясь, весь рост. Бушлаты сброшены, на теле, – тельняшки. Винтовки в закоченевших руках… Ревущие МГ выкашивают взводы, но место истребленного, занимает другой взвод, а позади хмурый Миус выплёскивает новые чернобушлатные волны резервов… Каждый шаг – чья-то смерть, каждый шаг – чьё-то увечье… Впереди – намертво врытая в Волкову гору дивизия «Викинг» – нацистский сброд из Северной Европы…
10.30 утра. На «колючке» – покоробленные ветром бушлаты… Она виснет от тел погибших моряков. Но живым она не помеха… Через неё – и вперёд! К передовой немецкой траншее, похожей на волос, унизанный гнидами. Потому что именно на гнид похожи белые шлемы эсесовцев…
Ещё сто метров, устилаемых павшими, и словно мощный паводок, ряды тельняшек захлёстывают немецкие окопы. Обрываются пулемётные трели, по всему переднему краю бело-голубой пеной вскипает рукопашная. Остервенелое избиение, уничтожение, истребление врага. Моряки – свидетели гибели своих товарищей, ручными гранатами, штыками и прикладами сполна отдают свой «должок»…
В одном из пулемётных гнёзд – здоровенный эсесовец. Он стоит на коленях и, уставившись в небо, что-то шепчет. Рядом МГ, забравший десятки матросских жизней, футляр с запасными стволами, патронные цинки… Молитва прерывается, шлем молившегося отлетает на бруствер… вместе с головой, отсечённой саперной лопаткой.
Наконец по ходам сообщения белыми ручьями потекли вереницы бегущих в тыл «викингов»… Настигая их, страшный морской таран, устремляется вверх, одну за другой рвёт и кромсает паутину немецких окопов…
Полдень… На высоте 105,7 хлещет полотнищем красное знамя. Морпехи на западных скатах Миусских высот. Позиции миномётной батареи. Посеревшие от ужаса, изумлённые лица немцев, судорожно хватающихся за карабины. Не ждали здесь моряков, их последующего штыкового удара. Всё кончено за пару минут. Тела миномётчиков пропитывают кровью снежный наст. Смерть для них не была «чёрной». Смерть одела тельняшку. Продолжается атака, кажущаяся бесконечной, но уже выползают из Паровой балки стальные «жуки»… Двенадцать танков и рота автоматчиков – последняя горсть соли, брошенная в кровавую кашу.
Обречённый огонь из «Светок» со стороны моряков. Кроме них, у ребят ничего нет. Высекая искры, пули с цинковым звоном отскакивают от крупповской стали. Танки в упор расстреливают отступающие матросские цепи, настигают, давят одиночек... Бой глушит крики, предсмертные стоны, звук лопающихся костей. В эти минуты ад не работал, работал его филиал на западных скатах Миусских высот…
Откатываются обескровленные морские роты. Назад, вниз по склону, через пойму, мимо товарищей, погибших и умирающих…
Вечер. Слабеющий огонь знаменует конец восьмимартовской бойни. Лишь изредка трассеры прошивают сумерки. Уставшая смерть берёт передышку…
За железнодорожным полотном испуганной мышью жмётся посёлок. В антрацитовом небе – осветительные ракеты…
Реквием
08.03. – что это за день? Для тебя, для меня? Цветы и конфеты, поздравленья, банкеты? Ужин и свечи, шелест шёлка, бархатный блюз? Всё зависит от года, всё зависит от места…
Для мальчишек в тельняшках здесь в Примиусье, 08.03.1942 года – первый бой, ставший последним, кровавая баня, потухший солнечный свет. Тысячи не сыгранных свадеб, не созданных семей, не рождённых детей… Весь март 42-го – утонувший в крови Миус-фронт.
С детства родная гора, наречённая «Волковой»… Вокруг неё, словно стрепет в силках, бьётся мирная жизнь, но не легче от этого. Как тяжёл был подъем здесь тогда и как лёгок сейчас! Минут десять неспешного шага, и ты стоишь наверху. Сюда, к зализанной ветром вершине, рвались моряки и отсюда их, словно в тире, расстреливали. Внизу, утонув в вишнёвых садах, в синеватой дымке млеет Матвеев Курган. Между ним и тобой – пять километров, ставших однажды пятью километрами смерти…
Ты стоишь наверху. И вдруг исчезает лесная щетина. Пред тобой – голые склоны, миусская пойма, и – трупы, трупы, трупы повсюду… Тельняшки, шинели, бушлаты… Скорбный ковёр распростёрт вплоть до ленты Миуса. На севере и юге уходит за горизонт…
Ты стоишь наверху. Ты видишь у подножья горы, среди погибших, сотни раненых. Истекая кровью, они умирают в замёрзшей грязи под гогот эсэсовцев, вновь заполонивших траншеи. Собрав последние силы, некоторые раненые пытаются ползти. Они ползут друг к другу. Ведь умереть вместе не так тяжко, не так тоскливо, как умирать одному…
Ты стоишь наверху. Спазмы тискают горло, и нечем дышать, и хочется плакать…
Павел Джемисюк
Все статьи
.jpg)
1.jpg)
