ПРОЗРЕНИЕ

Недавно в редакции «Делового Миуса» побывал наш земляк из Куйбышевского района, известный донской писатель и журналист Федор Трофимович Герман, ныне проживающий в Ростове-на-Дону.

Побывав в гостях, Федор Трофимович презентовал нам свою книгу «Веселые лопари» и предложил опубликовать один из его рассказов, которые он пишет в память о событиях своей молодости и журналистском прошлом, связанным с работой в миусских селах и хуторах.

Трогательный, волнующий и очень жизненный рассказ «Прозрение» посвящен великому и вовек недооценённому материнскому подвигу, который совершают наши матери – сотни тысяч безвестных сельских женщин, ежедневно отдающих всю себя ради жизни человечества, ради жизни своего ребенка…

Рассказ заставляет переживать и глубоко задумываться над глубинным смыслом слова «мать» и огромной материнской жертвой, которую наши матери приносят, чтобы мы могли жить и радоваться этому миру.

 

Елена Мотыжева

ПРОЗРЕНИЕ

Матери моей Марии Федотовне посвящаю.

 Удивительная штука память. Иногда как будто играючи возьмёт да и устроит тебе испытание по какому-нибудь важному для тебя событию, промелькнувшему в недавнем прошлом. Событию, которое, казалось бы, ты должен помнить до мельчайших деталей – ан нет, забыл. И покажет она тебе твою полную несостоятельность. Сам факт припоминается. Помнишь, что событие это состоялось... Конечно, помнишь. И довольно явственно. Итоги его тоже помнишь, а вот детали, убей бог, никак не вырисовываются. Даже участники событий вспоминаются с трудом: то ли Иван Иванович, то ли Иван Никифорович. Стирается из памяти даже то, кто из них какую роль сыграл в нём. Терзаешь – терзаешь бедное серое вещество, а потом махнёшь рукой: ну было и было, и быльём поросло. Забудь… Дудки! Не получится. И начнёт терзать тебя сознание за твою вину, за то, что в том деле повёл себя не должным образом, что-то не совершил или напротив – не предотвратил. Мой покойный родитель когда-то предостерегал: «Совесть, сынок, – дама медлительная, порой даже ленивая, но цепкая и безжалостная. Если спохватится, тогда держись: замучит раскаянием, может довести и до непоправимого, в зависимости от того, каков грех на тебе». Этот его наказ я помнил всегда и старался не гневить эту, по его убеждению, самую медлительную и даже ленивую «даму». Значит, в той забытой истории я поступил не должным образом – в последнее время в памяти часто стала всплывать история, связанная с тем человеком, которого в своё время я окрестил Утопленником.

То было моим первым заданием в начинающейся карьере журналиста. Молодые люди, пожалуй, даже не слышали о таком времени, когда у нас все вокруг твердили, что экономика должна быть экономной, что дав слово – сдержи его, а взяв обязательство – выполни. Все мало-мальски значащие
люди той эпохи неукоснительно придерживались этого постулата. И я тоже, отработав по комсомольской путёвке полтора года монтажником на ударных стройках семилетки в Казахстане, и, отслужив в армии положенных три года в советской Литве, поступил в университет.

 Но, поскольку вся атмосфера была пропитана необыкновенным энтузиазмом, университетская среда тоже была поражена этим вирусом. Ещё как поражена! Иногда ровесники мои удивляли пожилых сограждан необъяснимыми с позиций логики парадоксами. Хотя такие кандибоберы случались и в прошлые эпохи. Помните Грибоедова: «Чин следовал ему, он службу вдруг оставил»? Умопомрачительными были конкурсы для поступающих в вузы. А уж если повезло и ты поступил, стараешься дойти до финиша, во что бы то ни стало…

 А вот мой однокурсник по фамилии Петин после завершения первого курса возьми да и махни на остров Сахалин. Говорят, вознамерился пройтись маршрутами нашего знаменитого земляка. Не знаю, каким образом он узнал чеховский маршрут: интернета ещё не существовало. Должно быть, из путевых очерков «Остров Сахалин». А как же учёба? – спросите. Да что там учёба – впереди ещё длинная предлинная содержательная жизнь – успеется. Перевёлся на заочное отделение. И был таков. И подобные деяния не были исключением. Считалось, что писателя нельзя научить мастерству в университетских кабинетах, как нельзя хирурга заочно обучить оперировать. Вот и я, надышавшись вдоволь целинной романтики, после окончания второго курса университета перевёлся на заочное отделение и уехал постигать журналистское мастерство в районной газете.

 И меня, несмотря на полное отсутствие производственного стажа по избранной профессии, на удивление, сразу же зачислили в штат редакции, выдали производственный инвентарь, коими являлись шариковая ручка и блокнот, и я получил первое творческое задание. Мой редактор поручил мне осветить в газете ход заготовки грубых кормов в одном из колхозов. Так по научному звучало самое обычное скирдование соломы после завершения уборочной страды. Надо сказать, что в то время все ударные кампании в сельском хозяйстве неизменно носили на себе печать возвышенного стиля: «уборочная страда», «битва за хлеб», «борьба за высокие достижения в заготовке кормов для животноводства», за высокие надои, за ударные показатели на посеве пропашных. И так далее, и тому подобное… Непостижимо сложно. Для меня, выросшего в маленьком хуторке этого же района и участвовавшего каждое лето в этих самых битвах за урожай в качестве копнительщика, штурвального, прицепщика – то есть героя сельских будней, это простейшее задание оказалось непостижимо трудным.

 Мой руководитель Виктор Толстиков, являвшийся одновременно моим наставником (наставничество в то время в обществе было поголовно в каждом коллективе, подобно сегодняшней пандемии) несколько раз возвращал мне готовый очерк для доработки. Уму непостижимо, как я мог не задать те простейшие вопросы, которые задал мой наставник мне по возвращении в редакцию. «А как сработала бригада в сравнении с прошлым периодом? Какие показатели у соперников, то есть у соревнующегося коллектива? Какие недостатки в подготовке техники и инвентаря к началу работ?» – множество белых пятен оказалось в моём опусе. Я возвращался каждый раз в бригаду, в правление колхоза, собирал нужные сведения, а их снова оказывалось недостаточно. Печально сознавать, но я почувствовал себя полностью профнепригодным. «Не расстраивайся, – успокаивал меня наставник, – все через это проходили. Подожди, со временем будешь писать лучше меня. Мы свои университеты проходили на фронтах войны. Вам проще. Никогда не забуду, как меня успокаивал когда-то мой начальник известной притчей. Вот послушай: «Посетовал как-то работник перед хозяином: «Я делаю конкретную работу, конкретный результат, а ты за мой труд платишь меньше, чем приказчику, который только и умеет, что сотрясать воздух командами. Несправедливо это!» – «Ладно, – соглашается хозяин, – давай разберёмся. Сейчас поймёшь, почему плачу. Вон, видишь, по бугру едет бричка, узнай, кто в ней?» Работник – на коня, помчался. Возвращается: «Иван Петров из Денисовой». – «А что везёт? – «Сейчас смотаюсь, узнаю». Возвращается: «Пшеницу везёт на продажу». – «А какую пшеницу?» – «Да я не спросил». – «А теперь посмотри, как моё поручение выполнит приказчик». – И то же самое задание даёт приказчику. Тот возвращается и докладывает: «Иван Петров едет из Денисовой. Лошади – орловские рысаки. Везёт пшеницу-гарновку, на продажу. Двенадцать пудов. Собирается продавать по алтыну за пуд. Нам отдаст дешевле. Продавать будет в Голодаевке, на базаре. Возвращается послезавтра, ночевать будет в нашем селе. Здесь у него зазноба. Мне он назвал её, но просил никому больше не говорить». «Теперь ты видишь, почему приказчик получает большую плату за работу? За сообразительность». Я запомнил этот урок наставника и в будущем по нему работал.

 В этой бригаде я услышал довольно необычную историю. Звеньевая скирдовальщиков уже немолодая колхозница, когда мы шли через её маленький хуторок, приткнувшийся к высокому обрыву правого берега реки Миус, поздоровалась с маленькой старушкой, поинтересовалась делами, здоровьем – несколько обычных дежурных фраз. «Одна осталась, бедная, – сокрушается попутчица, – вот мы всем хутором, кто чем может, помогаем ей дожить отведённый ей судьбою век». – «Да, война многих осиротила, – посочувствовал я для поддержания разговора, – столько стало одиноких стариков». – «Да это так, – согласилась собеседница, – муж её не вернулся с фронта. Вот только у неё есть сын, живой, но всё равно, что и нет его». – «Почему так?» – «Отказался от матери».

 Непонятно: для поколения пережившего войну, такое явление было немыслимо. Что же случилось? «Хиба ж мама вынувата, шо дытына дурнувата», – произнесла собеседница в заключение разговора, и мы расстались.

 Постепенно мимолётную встречу эту затмили другие события и другие заботы. Тем более, что прямого отношения я к ней не имел. И на какое-то время даже забыл о ней. Но только на время…

***
Я вновь тебя вижу бегущей
навстречу
Из серых, размытых веками
времен,
Твой локон терзает безжалостный ветер.
Дыханье срывает отчаянный стон.

 Это стихотворение она услышала впервые в своей начальной школе. На утреннике в честь, пятнадцатой годовщины Великого Октября. Оно посвящалось далёкой праматери, пережившей множество бед и потрясений, но не сломленной судьбой.

(Продолжение следует)

Все статьи