СНЫ ВЕЩИЕ

Владимир Москаленко – один из самых известных прозаиков и бардов Матвеево-Курганского района, регулярный участник всех литературных и литературно-музыкальных мероприятий нашего миусского края. Владимир Николаевич – автор двух романов: «Вопрос последнего» и «Славянский корень», а так же недавно вышедшего сборника рассказов «Душа».

 Сегодня автор представляет на суд читателей «Делового Миуса» свой новый рассказ – «Сны вещие». Произведение посвящено активно обсуждаемой сейчас в обществе теме запрета искусственного прерывания беременности и того разрушительного действия, которое аборт оказывает на судьбы как отказавшихся от материнства женщин, так и членов их семей.

Владимир Москаленко в районной межпоселенческой библиотеке

 Сны… Да кто не видел их в ночах своих? Кто не бывал в них — в этих путешествиях и приключениях сознания или подсознания? Кто не удивлялся им — всяким и разным, простым и нелепым, страшным и причудливым? Особенно причудливым… Но случалось в жизни немногих и так, что являлись им сны ещё и вещие — как некое предупреждение, как знак некий… И дивился человек тому и поражался, когда сон такой подтверждался скорой явью.

 Иногда раздумывая так, он всё же не мог додуматься, почему или за что, именно ему, Егору Кружилину, — мужику мало чем выдающемуся, со своими пороками и грехами, силой и здоровьем не обделённому — приходилось порой видеть сны именно такие — будто чудо свыше? А первый раз дело так было.

 Как в двадцать пять лет женился, поехал он с молоденькой женой в чужие края, где и заработать можно было, и квартиру по-быстрому получить. Мастер он был отменный, на заводе стал бригадиром, у начальства на виду, производство военное, работы сложные — и равных ему в мастерстве было мало. Жили сначала на частной квартире, во флигеле. Там и первая дочь родилась — Оленька. А следом, но уже в полученной, по заслугам его, квартире, родилась и вторая дочь — Надежда.

 Когда дали очередной отпуск, поехал со всеми вместе на родину, к матери своей, в посёлок, что на речке Миус уж больше двух веков стоит. А там, то ли с дороги, то ли от чего другого, обе дочки прихворнули чем-то простудным. Вызванный доктор нашёл их болезнь серьёзной и определил в больницу. И так уж случилось, что попали они в палату, где до них лечили чьё-то дитя, хворое жуткой инфекционной болезнью. И то ли дезинфекцию там не делали, то ли сделали, да небрежно, но закон подлости сработал жёстко. Хватились, да поздно: старшую дочку Оленьку успели выхватить оттуда, пока она не успела заразиться, а вот младшенькая Надюшка, грудная ещё, заразу эту прихватила…

 Кончался отпуск. Ему нужно было уезжать работать. Жена же оставалась в больнице вместе с дитём, старшая дочка — дома с бабушкой. Время было ещё то, советское: нужное лекарство — какой-то новый и сильный антибиотик — было не достать. Всё — по блату, всё через мольбы помочь, всё – у кого-то, через кого-то… Мрак!

 На заводе в отчаянии собрал своих работяг, бригадиров других, поведал о беде своей, дал названия лекарств, попросил помочь через знакомства свои, если кто может и как может. И понесли… Рабочая братва в беде не бросила.

 Через недели полторы, на выходные, вооружённый уже кое-какими медикаментами, ехал обратно, навестить жену и детей хворых. Дорога — в день почти.

 — Колют уколы и днём и ночью… Медсестру ночами будить приходится, — горестно говорила жена. — Колют, колют, а из неё всё течёт и течёт! Обезвоживается вся… По врачам вижу — надежды, что выживет, мало. Будь готов, Егор… Иди, погуляй с ней во двор, а я хоть посплю малость. Сил нет…

 И дала ему закутанную в тоненькое одеяльце дочку, чей вес на руках своих, от исхудания её, даже не почувствовал. Вышел. Стал на краю кручи над рекою. Была весна. Теплый ветерок наивно, не ведая о беде его, играл с молодой травой и листвой прибрежных кустов. Вечерело. Солнце заходило за горизонт, и ещё яркая, но угасающая, золотистая полоса заката прощально и грустно освещала темнеющее небо. Приоткрыл личико дочурки. Сердце сжалось. Егор увидел совсем неузнаваемое, измождённое, иссушенное личико… Только глаза её смотрели на него внимательно, ничего ещё не понимая о возможной смерти, — смотрели так, будто ждала она его долго и тут вдруг встретила, как надежду. И как и в тот раз, когда принёс он её из роддома домой, вдруг улыбнулась ему, отцу своему.

 …Он не помнил, когда плакал последний раз — даже в детстве своём. А тут… А тут, благо, что никого рядом не было, вдруг заплакал — заплакал навзрыд, с каким-то страшным, волчьим подвывом и нутряным стоном! Да слезами — с горошину! И чего сам от себя не ожидал, не сильно-то в Бога верующего, вдруг взмолился в голос на закат тот перед собой, к небесам темнеющим:

 — Господи! Господи!!! Коли есть Ты, и слышишь меня — забери мои силы!!! На кой мне их столько?! Забери, Господи, силы мои — отдай дитю моему! Пусть выживет она! — и плакал, и рыдал при этом, да протягивал руки, с дочкой на них, к небу, к заходящему за горизонт солнцу…

 А наплакавшись и поцеловав дитя на прощание, угрюмый и расстроенный, готовый убить того врача, который виноват был в их с женой беде, отнёс Надюшку обратно и опять уехал работать.

 И тут, когда возвращался с работы домой, стало твориться с ним ночами неладное. Среди ночи просыпался он мокрый от пота — простынь напрочь мокрая! И так шесть ночей подряд… Только успевал простыни менять да в душ бегать. У заводского врача спрашивал: «Чего это так»? А тот лишь плечами пожал. Но просветил, что, мол, когда потеешь обильно, то силы пропадают… Но этого как бы и не замечал за собой, да как бы и значения особого не придавал тому, что ночами с ним странности такие. Силы его оставались при нём, здоровье — тоже. Чего гадать попусту? А вот на седьмую ночь явился ему в первый раз тот самый — дивный, вещий сон. Да и сном-то назвать его трудно. Как явление, как чудо это было!

 Будто стоит он, Егор Кружилин, на чёрной равнине земли во тьме, а на земле — от края до края её — ни души, ни былинки, ни травинки, пустота вокруг. А небо — за тёмными, тяжёлыми тучами… И только там, где мрачное небо сходилось у горизонта с чёрной равниной земли — там была та, самая яркая, по всей ширине горизонта, полоса солнечного света, которую видел он, когда молил Бога за дитя своего. Только теперь это было похоже не на вечерний закат солнца, а на утренний восход его… И он, Егор Кружилин, стоит к тому свету, в ореоле его, с раскинутыми крестом руками, полностью обнажённый, и вроде как сам себя… наблюдает. И тут голос с неба, — голос мужской, торжественный — густой баритон такой, каким «Сообщения ТАСС» объявляют — говорит ему строго, с расстановкой и внятно. И понимаемо было, что это говорит ОН:

«В Бога верующий –
С Богом не расстаётся.
В Бога верующий –
И Богом не забыт».

 И тут же проснулся Егор с расширенными глазами. Резко сел пистолетом в постели — сам не свой. Перед ним — окно, за окном — свет утра. А тот же Голос ему, но уже когда с открытыми глазами сидел — то же самое, слово в слово! Мол, не вздумай решить для себя, что во сне Меня только слышал, вот тебе и наяву предупреждение Моё! И Егор тут же повторил эти слова вслух, и характерно было, что каждое слово, когда непроизвольно осенял себя крестом, ложилось на все стороны его — лоб, живот, правое и левое плечо… И твёрдо вошло в него: «Знать, услышал меня Господь — там, на круче, пред закатом солнца! Внял моим мольбам! За что только заслужил я такое»?

 Как ни странно, никакого суеверного страха не было. Наоборот, тёплое спокойствие и надежда затомились в душе, и он, не зная на то время никаких молитв, стал произносить данные ему слова и мысленно, интуитивно посылать их сквозь пространство в душеньку, ютящуюся в крохотном и смертельно хвореньком тельце своего дитя. Но крестом всё же её и себя осенял, прося искренне: «Помилуй её, Господи»! А что ещё далось ему сразу после той памятной, седьмой ночи, так это то, что сразу перестал он последующими ночами просыпаться в поту… Как рукой сняло! Видать, довольно сил взял Господь из него для дитя его.

 И удивительно и радостно было, что быстро пошла Надюшка на поправку — даже врачи удивлялись. И вскоре выписали её из больницы — от греха подальше… А через годы Надежда подарит ему внука Мишку и внучку Аришку. Не чудо ли?!

 «Кому рассказать — не поверят», — думал часто Егор. Но всё же рассказывал, резонно полагая, что, возможно, и дано было ему услышать Слова те, чтобы он и другим донёс Их. После данных ему свыше Слов, не верить в Бога он теперь просто не мог. А как мог не верить? Даже боялся не верить! Купил нательный серебряный крест, носил его. Выучил молитву «Отче наш». Почитывал и Новый Завет. А из него, во второй заповеди Христа, и познал слова, ответившие на мучимый его вопрос: «За что же Господь услышал меня там, на круче над рекою, с умирающим дитём на руках, плачущего в небо и молящего забрать его силы, да отдать их дитю его — для жизни её?»

 «Блаженны плачущие, ибо они утешатся…» — вот эти Слова, среди прочих, и нашёл Егор в Писании, — и успокоился, и укрепился в вере. Но в Церковь, хоть и крещёным был, всё же ходил редко… Ненаглядно, тайком, молился, просил за детей, благодарил Бога, но всякий раз в молитвах произносил и те самые Слова, данные ему в дивном сне — в видении...

 Но на том сны вещие не закончились…

Владимир Москаленко
(Продолжение рассказа - в следующем номере)

Все статьи