СНЫ ВЕЩИЕ

Продолжение рассказа Владимира Москаленко, посвящённого духовному поиску человека, отмаливающего грехи своих близких.

  В субботу к вечеру, незадолго до Рождества, Егор шёл, как и намечено было, в церковь. Торопился, чтобы успеть на вечернюю службу. Метель секла лицо, слепя глаза и выбивая слезу. Порывы ветра с крошевом пурги напорно били в него, сгибая к земле, словно пытались остановить, преградить путь к замыслу его. «Прямо, как во снах! — мелькнула забавная мысль. – Не любит всё же нечистая сила церковь — не пускает к делу святому». Даже фильм старый на ум пришёл: «Вечера на хуторе близ Диканьки». Там чёрт в такую пургу тоже народ путал…

 Видать, по случаю непогоды, но народу в храме было совсем мало. Егора молодой батюшка узнал, издали приветствовал слабым наклоном головы. Началась вечерняя служба последнего дня седмицы. Пелись псалмы, батюшка читал книги древнего писания, которые завершались песнопениями. Православная Церковь вспоминала всех святых. Особым образом почиталась Пресвятая Дева Мария — Матерь Божья. Поминали усопших, а также самого Иисуса Христа — пребывание во гробу и победу над смертью. Вспоминались все рабы Божьи, покинувшие земной мир и теперь находящиеся в мире небесном. Ароматный дым от ладана ненавязчиво сопутствовал устремлённой к Богу молитве, к духовному миру, к вере.

 После службы Егор и молодой батюшка остались одни, и Егор стал на исповедь. И стал он говорить всё, что носил в себе всю жизнь: и как в драках молодецких бил безбожно, круша обидчиков; и о том, как, служа на китайской границе, — когда был конфликт между ССССР и Китаем в 1969 году ещё, — убивать приходилось… На острове Даманском, на реке Уссури. И не одним убитым обошлось — из пулемёта ведь «мочил» солдат китайских, хунвейбинов, границу нарушивших, землю нашу захвативших, пострелявших друзей его, терзавших раненых.

 И как с матерью грубоват был, рассказывал, и как водочку попивал да погуливал, и как дочку недоглядел, не уберёг от греха… Поведал, что и у отца своего на могиле не был, не поехал, хотя о смерти его узнал. И о гордыне своей признался, о самолюбии.

 Так исповедовался Егор и каялся. Каялся и исповедовался, роняя слезу и не смущаясь этого. И видел тот молодой батюшка искренность и скорбь его и сопереживал искренне, и помочь хотел искренне. Иногда батюшка задавал ему наводящие вопросы — и ответствовал пред Богом честно. А после над ним, преклонённым, читались молитвы, и совершался обряд отпущения грехов, долгий и малопонятный. А после всего, батюшка совершал таинство причастия ко Христу, вложив ему в рот просфору — кусочек освящённого пресного хлеба, как частицу тела Христова – и дал вино в ложечке, яко кровь Христа. И после благодарственной молитвою о Святом Причастии завершил. И по научению его, благодарил Егор Бога за то, что Он, Христос, несмотря на всё его, Егора, человеческое несовершенство и слабости, стал с ним одной плотью. И повторял за батюшкой: «Приими мя, Господи, якоже приял еси блудного разбойника, блудницу».

 …А после, когда сидели на лавочке, в пол-оборота к друг другу, батюшка терпеливо и с интересом слушал повествования его снов вещих. От первого до последнего выслушал, сделав вывод, что пред ним человек не простой — духовный, отличающий добро от зла, одарённый даром ощущать тонкие материи, информационные поля, явленные во снах, посылаемых свыше, и чувственно переживающий полученную информацию. Ведь одни только слова, явленные этому человеку Небом, во спасение дитя его, чего только стоят!.. И верил ему. Такие люди в истории жизни были, и среди святых отцов Церкви также… Да и по-человечески был симпатичен священнику этот сильный, но трогательный человек, с поседевшей, красивой головой, с благородными, славянскими чертами лица, обрамлённого небольшой бородкой.

 — А поведай, батюшка, — спрашивал Егор о наболевшем, — что бывает с теми младенцами, которых во чреве матери при аборте убили? Как же с ними, некрещёными да без имён христианских, Господь поступит? Бабки разное о том говорят: мол, в аду они, а другие, что, мол, в аду, но в особом месте — где нет страданий…

 — А за что?! — горько усмехнулся отец Сергий. — За что их в ад?! Даже в особое место там — за что?! Представляете, да? Младенец, который ничего на сделал, который, по учению Православной Церкви, является безгрешным, которого предала собственная мать, — он испытывает не только горе, боль страшную от ран при аборте, когда его разрывают на части, он испытывает ещё и тяжелейшую душевную травму от того, что то место, которое было для него защитою и оплотом, предало его, вручив смерти! И вот, представьте себе, что в таком состоянии он исходит из этого Мира и по любвеобильности Господа нашего попадает куда… в ад?! Чушь, конечно! Не верьте бабкам! Один Бог знает, где ютятся их души… Поэтому за некрещёных младенцев, которых убили в лоне матери можно и нужно молиться. И мы в Церкви Православной за них молимся. За них можно в церкви ставить свечку. Но на проскомидии за них молиться мы не можем, потому как они не крещёные. Хотя… Иоанн Златоуст говорит, что даже за еретиков в Таинствах надо молиться! Но сейчас многие этому противятся… Поэтому мы говорим, что на проскомидии их поминать нельзя.

 — И долго ли молиться, батюшка? — поник головой Егор.

 — А до тех самых пор молиться, пока Господь не призовёт нас.

 — Так, сделай, батюшка, как Иоанн Златоуст говорит… — ухватил Егор суть, как утопающий соломинку. — Помолись, дорогой, на «проскомидии» этой! Замолви словечко — всё ж ты к Богу ближе тут!

 — Понимаешь, сын мой, — тихо отвечал тот, казалось, с сожалением, — если священник какой-то благословит — не значит, что Церковь благословила. Но я буду думать… Буду советоваться. Возможно, и добьюсь благословения. Ваши скорби Богу угодны, и мне хочется помочь.

 Помолчал, раздумывая, и продолжил:

 — Но то, что жена и дочь ваши не желают исповедоваться с покаянием за убиенного во чреве младенца и отмаливать его душу не желают — это плохо! Их исповедь, покаяние и молитвы были бы шагом к прощению и исцелению, и благо для душ убиенных — детей не крещёных. А так ведь, женщины ваши — ближе к антихристу остаются...

 И, осенив крестом себя, добавил:

 — Помилуй их, Господи! Нет греха непрощённого, кроме как нераскаянного…

 Перекрестился и Егор. Оба замолчали в тягостных думках. Но молоденький священник продолжил, ибо дело духовное того требовало:

 — Каждая женщина, придя на аборт, имеет один и тот же вопрос: «Это ребёнок во мне»? «Нет, — уверяет её врач, — это продукт развития зародыша. Или сгусток крови. Или сгусток ткани». Несмотря на то, что эти врачи видят этих детей ежедневно — менее дюйма длиной, с ручками и ножками, с глазами, закрытыми, как у новорождённых щенков — они лгут женщинам! Они даже видят, как искажается от боли ротик зародыша! Ребенок кричит от ужаса и боли, он испытывает жуткие страдания, когда ему отрезают ручку, ножку — вытаскивают по кускам, утилизируя затем, как бытовые отходы! Об этом рассказывал один воцерковленный врач, который впоследствии оставил свою профессию, не имея боле духовных сил творить неугодное Богу. И сколько женщин решилось бы на аборт, если бы им сказали эту правду? Правду ёщё и о том, что жизнь человеческая начинается от зачатия, и любое насильственное прекращение её – есть убийство.

 От услышанного у Егора даже пот на лбу выступил, а на спине — холод с мурашками! Зрительно он живо представил себе, как врач терзает его внуков в чреве дочери — и это было невыносимо! Но отец Сергий продолжал тихо и, казалось, спокойно, хотя дыхание выдавало внутреннее волнение:

 — Сам факт совершения зачатия — это уже воплощение живого духа, со своей программой и своим назначением, независимо от того, через сколько дней погибнет зачатое дитя. Причём, при любом виде аборта — таблетки, искусственные срывы, выкидыши… Ведь даже в выкидышах, зачастую, виноваты сами люди: нервы, неосторожность, образ жизни… Но Бог никого не делит на живых и мёртвых. Для Бога мы все – живые. Мы верим, что Господь благ и праведен. Как Господь поступит со всеми этими погубленными душами — это Его святая воля. Но то, что Он совершит это по справедливости — без сомнения. А в чём это будет выражаться — пока сокрыто.

 — А всё же в сомнениях я, дорогой ты мой отец Сергий, — напрягся и заволновался Егор. — С одной стороны, убитые во чреве дети, умерли не крещёными и без имён даже, а значит, не могут быть в Царстве Небесном… С другой стороны — они пострадали без вины. Как можно совместить это: мучаются невинно убиенные души детей?

 — А кто вам сказал, что они мучаются?

 — Так ведь они же, такие детки, не подлежат воскресению? Разве не мучение это? — напирал Егор. — Ведь их души не соединятся с телами!

 — Если душа есть — почему нет? — с грустинкой улыбнулись глаза отца Сергия от доброго напора такого прихожанина. — Но как сие будет — тайна путей Промысла Божия. Но я вот что ещё расскажу для вас. В своё время в Малоярославце проживала схиномонахиня Антония. Православная подвижница, исповедница и старица. Там и могилка её есть на монастырском кладбище. Женщины на ней молятся, каждая о своём. Её в народе так и зовут — матушка Антония. Она, по молодости своей, также согрешила, лишив дитя жизни во чреве своём. Потом, раскаявшись, слёзно отмаливала в церкви свой грех пред иконой Божьей Матери, а также просила окрестить и дать имя погубленной, в чреве своём, душе. И будто было ей явление Богородицы, которая дала ей Акафист — молитву для жён, загубивших младенцев в утробе своей… «Главное, — проповедовала старица, — что нужно осознать каждой женщине, совершившей аборт, что душа этих детей как бы замуровывается в совершенно определённое пространство, где нет их развития до момента смерти матери. Она прервала эволюцию этих душ. При её переходе в мир иной, души детей выходят из заточения и становятся живыми свидетелями её преступления. Её обвиняет и наказывает не кто-то, а сама её душа без тела видит всё, что сотворила — и понимает это. От этого — страх и тяжёлая расплата. Так как в высокие Божественные Миры такая душа подняться не может. Грехи всегда тянут душу вниз. Мужчина тоже несёт часть своей вины за этот грех. И женщине очень повезло, если они вдвоём встают на покаяние и молитву». Так вот, старица Антония говорила такое правило: «Убить одного ребёнка — страшнее, чем взрослого человека: семь поколений по матери и отцу будут отвечать — страдать от разрушения семей да иметь скорби из-за пьянства, блуда, наркомании, смертельных болезней и много чего ещё, что все воспринимают, как некие иные «внешние причины». Ибо младенческая душа равно, как ангельская». «За аборт кто-то в роду обязательно прольёт кровь», — предупреждала старица. И ещё: «Душегубство в утробе – есть и личный, и родовой, и общественный грех, то есть оный тяжким бременем ложится и на самого убийцу, и на всех сродников, и на всё общество, которое сие злодейство узаконило и молчаливо «терпит». Искупив же грех детоубийства покаянием, Епитимией, данной Богородицей, и делами милосердия, прекращаются либо смягчаются наказания по Божьей милости». Сим правилом можно молиться за других людей, которые либо не могут, либо даже не хотят сами молиться: за матерей, отцов, сродников и друзей, то есть отмаливать их грехи. Молиться можно, как женщинам, так и мужчинам. Причём, те, кто добросовестно исполнял сии молитвы за других, также, как и согрешившие, сподоблялись видения отмоленных младенческих душ. Вот такие вот духовные последствия…

 Ухватив слова священника, как надежду, Егор просиял. Но всё же уточнил, загоревшись глазами:

 — Так, значит, и я могу?! И я могу, батюшка, отмаливать грехи своих жены и дочки?! И за душеньки внуков моих, в её чреве убитых, мне, деду их несбывшемуся, тоже тем правилом молиться можно?! И смею ли я, дед их несбывшийся, просить Господа окрестить их там, в Царстве своём, и имена им дать? Ведь к этому ведут меня их души во снах! А я… а я никак дойти не могу! Уж и мочи нет выносить такое! Мучительно мне, батюшка! Гнетёт это душу мою! Аж сердце болит! И который год уж!

 Егор с такой надеждой глядел на этого молоденького отца Сергия, что тот даже глаза потупил. Ответил сдержано:

 — Я не смею убеждать вас верить или не верить старице — это воля каждого человека. Но многим она помогла: и в душевных страданиях, и в болезнях телесных… От себя скажу: молитесь. Но лучше, если бы это делала женщина, решившаяся на аборт, с исповедью и покаянием: «Господи, помилуй мя за убийство во чреве детей моих»! Но молитесь и вы! Ведь какова заповедь Спасителя: «Ищите и найдёте, стучите и отворят Вам, просите и дастся Вам». А у вас, как я понял, уже есть путь к Господу… Ведь именно для того, что прежде всего нам, грешникам, нужна помощь, Христос к нам идёт и говорит так: «Небеса радуются одному грешнику больше, чем ста праведникам». И чтобы быть ближе к нам, Христос берёт и садится есть хлеб и пить вино с нами. Мне, кстати, ведомо, что Макарьевская церковь в Киеве имеет послушание проводить такие службы, на которых даётся имя младенцу и происходит невидимый обряд его крещения. Это непростая работа, но её обязательно надо выполнять ради этих душ и ради себя. Но вы же знаете нынешнюю обстановку на Украине — война, гонения на Православную Церковь… Ещё слышал, что некий отец Александр даже имена детей получает на включении в информационные поля. А иногда ему открывается свыше возможный путь души, если бы ребёнок родился на свет! Только матерям об этом не следует рассказывать: не всякая психика выдержит такие знания о своих убиенных детях… Так что молитесь, просите Господа, Он милостив — надежда есть всегда. А я, со своей стороны, как говорил уже, буду пытаться помочь вам в скорбях ваших…

 — Так это… — напрягся Егор, боясь, что получит отказ. — Ты дай, дорогой отец Сергий, мне молитвы эти нужные! Либо научи им! А я уж…

 — Хорошо, — вздохнул тот. — Хорошо. Приходите через недельку, я приготовлю.…

Владимир Москаленко
(Окончание в следующем номере)

Все статьи