ПРОЗРЕНИЕ

 Продолжение рассказа Федора Трофимовича Германа, посвященного подвигу материнства.

 Когда-то подобную реакцию в хуторе вызвал Декрет Ленина о запрете деятельности всех потусторонних сил. Некоторые даже и вовсе, в открытую, посмеивались: «Да, конечно, черти и ведьмы так испугались большевиков, что узнав о нём, тут же самоликвидировались – от смеха умерли! Кто для них большевики? Кто для них Ленин?! То же мне: кузнец Вакула! Это дело поповское». Но вскоре все церкви в округе закрыли, а рассуждения о вождях стали небезопасными.

***
Скажи мне, что сердце твое
так тревожит,
Зачем в исступлении падаешь ниц?
– Опять басурманин коней растреножил,
– Их ржание слышно у ближних границ.
Тебе еще много придется измерить
И верст, и страданий, и ярость врага.
И если б не вера (а как же не верить?)
– Тебе не спасти бы тепло очага.

 Жизнь потихоньку снова пошла в гору. Но началась война, а с ней – новые испытания. Мужчин мобилизовали. На фронт ушли все. Вернулись единицы. Валёчек рос. Трудно было поднимать его. Ласковым рос, ей на радость. А Филипп не вернулся. Печалилась, как и все в хуторе.

 Так ведь беда не ходит одна. Нашлись «добрые люди» – донесли малышу то, что она тщательно скрывала... Зачем же нужно было это рассказывать? Сперва своим поведали, а потом нашептали и её мальчику, что он ей не родной. Затем? Чтобы с пелёнок утвердить, что родной – это настоящий, а не родной – это так себе мальчик, низшее сословие... Вот откуда ведётся понимание «избранности»! Чему ж тут удивляться, что находятся потом целые народности, уверенные в своей «избранности»? Хоть кто-нибудь из тех «шептунов» об этом бы задумался. А детвора при ссорах прилепила Валёчку кличку «Утопленник». Поначалу прибегал, жаловался, плакал. Успокаивала. Потом стал злиться и сторониться. Надеялась, вырастет, поумнеет. Ан нет – совсем одичал. Если кто и упрекнёт, что мать не чтит, тут же выпалит: «Так она мне не родная!» Должно быть, в душе у него на месте матери образовалась чёрная дыра. Можно ли его за это винить, Бог его знает. А в её душе на его месте образовалась незаживающая боль и печаль.

 Война занимает в памяти особое место. Не зря её называют Великой Отечественной. Так говорят те, кто её перенёс. Зато среди молодых нет-нет, да и проявляется пренебрежение к людям, перенёсших этот ужас. Таким отступникам наши предки придумали пословицу: «Сытый голодного не разумеет». Ведь они, сытые, избалованные спокойной жизнью, что они видели? Трудное время создаёт людей сильных, преодолевающих невзгоды. Они, ясное дело, стараются своих детей избавить от испытаний. А те, вырастая, уже не способны к самопожертвованию и лишениям. Повзрослевшие хлюпики стремятся и своих детишек избавить от испытаний судьбы. Из таких баловней формируются прохвосты, преступники, торговцы совестью. Порядочных людей они называют не умеющими жить. Для них продать душу дьяволу – раз плюнуть. Лишь бы избежать трудностей. Такие первыми ползли к фашистам в услужение. Слава богу, в хуторе не нашлось похожих. Дружно переносили невзгоды. В бомбёжку прятались в подвале под домом Григория Диденко. Как только начиналась бомбёжка, сгребала в охапку своего несмышлёныша и, прячась за плетнями, устремлялась к спасительному укрытию.

 Однажды вернулись: новая оказия. В дом попала мина. Пробила крышу, чердак, разорвалась в сундуке. Разворотило печку, дымоход. Сама поправила. Под горой была яма с красной глиной. Крепкая, не хуже извести. Сложить простую русскую печь не сложно. Хотя тоже требуется умение. Много лет назад мать учила. Пригодилось. Говорили, где-то В Таганроге жил мастер, который мог сложить шведскую, голландскую и даже круглую печку. Это на любителей. Ей они ни к чему.

 А потом появились завоеватели. Сытые, самодовольные, уверенные в своей избранности. Наши бойцы попали в окружение. Прятались в камышах. Фашисты находили их и тут же устраивали самосуд. Изверги! Страшно вспоминать, что они вытворяли, Им расправа над беззащитными доставляла удовольствие. Брали за руки-за ноги и бросали под гусеницы движущегося танка. Их забавляли мучения русских. Кололи штыками беззащитных, жгли на кострах. Совсем ещё юных ребят, которым бы только жить да жить. Но пришёл немец и отнял у них это право. Зато, какими жалкими стали фашисты, когда наш боец попёр их назад, на запад! Куда только подевалась их надменность: драпали в укрепления за Миусом. Пережили и эту невзгоду…

***

 Горько, как горько терять последнюю надежду! Сокрушается: «Значит, прогневила Бога. А может, завистники сглазили». О дальнейшей судьбе Горьковенчихи никто ничего не слышал. И впрямь исчезла. Да если бы и объявилась – разве плохо? Жили бы вместе. Вместе бы заботились о сыночке. Материнской любви много не бывает! Наверное, и её война слизала. Иначе бы, объявилась. Кровь людская – не водица… Так незаметно подкралась стылая, безрадостная старость.

 Летом жизнь полегче. Забот больше. Ночи короткие. Кажись, Только вздремнула – уже светает. Коровку выгнать к единоличному стаду, гусей выпустить к речке. Всё лето возле воды – не обременяют. И пасутся, и от хищников спасаются. Десяток курочек держит. Тоже не накладно. А когда ещё работала, так и поросёнка держала. На двоих с Валёчком пропитания хватало. Конечно, главное подспорье – коровка. Она – кормилица. Ей обязаны жизнью дети войны. «Вот кому в первую очередь памятники надо ставить? – думает старушка. – В городах пошла мода устанавливать памятники четвероногим помощникам в сражениях с захватчиками». В войне участвовали многие животные. Лошади – в кавалерии, собаки раненных с поля боя вытаскивали, танки подрывали. Это так. Это правда. А вот, сохранили и вскормили деток, коровки. Они наши главные кормилицы.

 Потому и легче летом, что забот много. Огород тоже немало внимания требует. Посадить, прополоть. Огурчики, помидоры, к тому же, полива требуют. Хотя бы через день. Иначе завянут, погорят. К концу дня ни рук, ни ног не чувствуешь. А ещё же подоить Зорьку, птицу загнать в сарай. Красота! В полдень – отдыхать. Иначе сон на ходу свалит. Зато воспоминания уходят. Отпускают до зимы.

 В тёплое время больше встреч с хуторянами. Больше интересных разговоров. Кто из детишек где живёт, где работает или учится – интересно же. Вместе с собеседниками радуется. А сама думает: «Вот и мой Валёчек уже учительствует в недалёком хуторке. Вот и у моего Валёчка уже детки пошли. Значит, и я бабушкой стала. Посмотреть бы. Интересно: возмужавший он? Сильно похож на отца?» И снова в мыслях неотвязные восклицания. Неужто совесть не тревожит его, неужто люди глаза не колют? Откуда это отчуждение, эта чёрствость? Ничего не поделаешь. Господь не посылает нам испытаний, которые мы не в состоянии перенести. Получается, судьба её такая. «Написанное на небесах человек не в силах изменить: рано или поздно оно случается. Значит так должно и должно быть», – вспомнилось высказывание хуторских старушек.

 Как-то даже ходила к его подворью, когда он на работе, в школе. Поплакала в сторонке. Не стала на глаза показываться. Что она ему скажет, когда у него нет к ней никакого усердия. Значит, тогда она не полностью спасла его. Вернее, смогла спасти только плоть, а душу так Горьковенчиха и утопила… Сейчас уже и не дойдёт до его хутора, даже если рискнёт. Старость, что ржавчина, в человеке забирает силы. А как иногда душа рвётся увидеть. Порасспросить, погладить малыша по головке – своё ведь. Иногда такой комок к горлу подступает, задыхается. Воем воет: за что ей это! Хоть из дому беги… Потом успокаивается, берёт себя в руки: что люди скажут. Зачем терзать себя. Всё проходит. И это пройдёт. И жизнь пройдёт. Но снова наступает зима и снова бессонные ночи у печечки. Вязанка хвороста у ног. В комнате темно. Только прыгающие из печки блики пламени, отражаются на белой стене и освещают пожелтевшую фотографию Филиппа в застеклённой рамке. Вот кому она неустанно жалуется, с кем беседует. Но он молчит и безучастно смотрит сквозь неё в стылую пустоту. И опять комок подступает к горлу.

 Вспомнила, как однажды змея чуть не ужалила Валёчка. Возле речки их много. Никого не трогают. Однако приближаться к ним ни-ни, никак нельзя. Бездушные. Своих детей не растят и чужих не жалуют. «Замри!» – закричала что есть силы, увидев змею, и рванулась к сыну. А та и голову уже отвела назад. Точно тетиву натянула, чтобы стрелой пустить вперёд ядовитые зубы. Пронесло. Потому что не двигался. Змея не увидела в нём опасности для себя и тотчас растаяла в траве. Мигом сгребла малыша и унесла в дом. Каждое утро старательно наказывала, как вести себя, куда не ходить и как определить прячущуюся от глаз опасность. Даже вырезала лозину, чтобы он перед собой нёс и шевелил ею траву. Змея не имеет ушей, не слышит звуков, зато остро реагирует на движение. Смышлёный, быстро усвоил науку, даже ровесников стал обучать поведению. Такой ласковый был. Господи! Наверное, чтоб больше страдала без него в старости… Вот, судьба!

 Летними вечерами, когда далёкий горизонт откусывает заметную часть солнечного диска, приходит она к тому месту. Предзакатная прохлада едва заметными волнами растекается вокруг. Можно спокойно стоять, позабыв обо всём на свете. Никуда не спешить, ни о чём не думать. Просто стоять и наблюдать за происходящем. Не зря бывалые люди говорят, что в молодости человек живёт мыслями о будущем, а в закатные годы – прошлым, воспоминаниями. Так оно и есть… Тогда к берегу подступала чистая вода, сейчас всё сплошь покрыли густые заросли камыша. Кажись, не так уж много времени прошло. Каких-то три десятка лет. А речка постепенно высыхает. Камыш, что сито, спускает воду из её дна. В некоторых местах даже появились проплешины. Изменения, которые для природы наступают через двести лет, для человека наступают за двадцать. Но непременно наступают.

 Рассказывают: возле станицы Багаевской на глазах одного поколения Дон пробил новое русло метров на двести в стороне от станицы. Появился остров. Багаевцы присвоили ему название Буян. К нему для удобства даже пристань перенесли. Спешащие к ней пассажиры на курсировавшие по Дону скоростные «Ракеты» и «Метеоры» непременно вспоминали творение великого Пушкина: «Мимо острова Буяна в царство славного Салтана». Так продолжалось около полувека. А через несколько десятков лет старое русло пересохло и остров превратился в полуостров. В природе всё находится в движении. Одни реки появляются, другие исчезают. «Всё, что живо сейчас, завтра – пепел и глина» – утверждает человеческая мудрость.

 А другая соседка, Фрося, сообщила, будто муж её прочитал в областной газете о том, что какой-то японский профессор доказал наличие в человеке души. Ну и открытие! Какой молодец! Святое Писание сообщило об этом ещё за тысячу лет до него.

(Продолжение следует)

Все статьи