.jpg)
.png){kind=icon}
.png){kind=small}
Словарь миусской балачки
Дорогие читатели! На днях в моей жизни произошло большое событие. Я передала в типографию свою четвертую книгу, очень значимую для меня. Это «Словарь миусской балачки», над которым я работала все свободное время в течение последних полутора лет.
Эта книга – особое мое детище. Ведь она – не только про малороссийский диалект, на котором общались десять поколений наших предков. Она – про нашу 250-летнюю местную историю и культуру, ставшую ядром, основой всей культурной и бытовой жизни сотен тысяч людей, издревле живших и до сих пор живущих вдоль берегов Миуса.
«Словарь миусской балачки» – первый за всю ее историю – моя попытка сделать все возможное и невозможное, чтобы сохранить для будущих поколений, увы, исчезающий говор наших предков и, увы, забываемую нами историю миусского казачества. Ведь, если не мы, ныне живущие, возьмемся за работу по сохранению нашей исторической и культурной памяти – никто больше для нас наше прошлое не сохранит.
К сожалению, публикация бумажной книги – это нынче очень дорогое удовольствие, доступное лишь совсем небольшими тиражами, недостаточными для того, чтобы прочесть книгу могли все желающие. Именно поэтому было решено начать публиковать содержимое «Словаря» на страницах «Делового Миуса». Чтобы абсолютно все наши читатели смогли бы не только вспомнить с нашей помощью речь своих предков. Но и узнать подлинную историю носителей балачки, ставших самыми массовыми жителями нашего родного Примиусья, совершенно не похожего на все остальные исторические территории донского казачества… Надеюсь, что книга вам понравится.
Пшенично-ржаной язык
Миусская лингвистическая «целина»
Как-то в ходе журналистской встречи с работниками культуры из города Ростова-на-Дону, приехавшими в гости в Матвеево-Курганский район, зашёл разговор о том, что для них – довольно известных и образованных ростовчан – стало открытием: история, историко-культурные традиции и даже говор юго-западной части Ростовской области кардинально отличаются от всего того, что они знают и к чему привыкли в столице Тихого Дона. «Какой здесь у вас говор интересный, словно на Кубани побывали!» – заметили гости. Пояснив, что для них, несмотря на долгие годы работы в учреждениях культуры, обнаружить на Миусе подобную никем доселе не отмеченную и нигде на должном уровне не демонстрируемую культурную целину было весьма и весьма удивительно. Фактически, по их словам, немалый пласт культуры Ростовской области до сих пор пребывает в полной безвестности для остального населения региона, являясь, в лучшем случае, достоянием лишь небольшой группы учёных: лингвистов, филологов и историков. Вместо того, чтобы быть особенной, почти «кубанской» изюминкой в культурной среде донского казачества…
Увы, но узнать что-либо о распространенном вдоль Миуса говоре из научной или хотя бы художественной литературы сегодня не представляется возможным – произведений по миусской балачке никто не издавал, и даже каких-то специальных научных исследований по данной теме в интернете или библиотеках обнаружить не удалось. Миусская лингвистическая целина и впрямь оказалась никем доселе непаханой! Большинства местных выражений и диалектизмов в том виде, в каком они существуют в нашей местности, не имеется даже в подробнейшем трёхтомном «Словаре донских говоров», изданном Ростовским университетом в 1975-1976 годах…
Тем и удивительнее, а в чем-то и обиднее было найти изданную в Краснодаре в 2008 году издательством «Традиция» книгу Петра Ткаченко «Кубанский говор» – первого словаря кубанской балачки за всю историю существования на Кубани казачества. После знакомства с этим изданием особенно обратили на себя внимание две вещи. Первая – практически все слова из кубанского «Словаря» используются и на Миусе. Есть, правда, небольшая разница в произношении, однако несомненно – это именно наш миусский лексикон, так сильно отличающийся от всего, что собрано учеными в «Словаре донских говоров». Второе, что удивляет, – словарь кубанского говора собрал для своего родного края не профессиональный лингвист или филолог, обладающий научной степенью. А профессиональный военный, позже ставший литературным критиком, журналистом и прозаиком… Петр Ткаченко просто очень сильно любил свою малую родину, станицу Старонижнестеблиевскую, и потому захотел сохранить для молодого поколения родной Кубани память о том, как звучит речь предков.
Труд Петра Ивановича Ткаченко, в свою очередь, стал источником вдохновения в работе по сбору и составлению настоящего словаря миусской балачки. Которая, увы, за многие десятилетия уже частично утрачена и в настоящее время продолжает исчезать вместе с основными ее носителями – находящимися в почтенном возрасте стариками из миусских сел и хуторов. Процесс идет настолько быстро, что уже через пару-тройку десятков лет, когда уйдет из жизни большинство еще использующих в быту балачку миусских бабушек и дедушек, Ростовская область может полностью лишиться своей неповторимой культурной изюминки – филологического и лингвистического «оазиса» Кубани на собственной территории. Увы, на должном уровне до сих пор практически никем так и не замеченного.
Особенности миусского говора
Хотя у миусской балачки, само название которой происходит от малороссийского слова бала́каты – говорить, разговаривать – есть целый ряд интересных особенностей. Самая основная – балачка полностью разнится с донским гутаром: буквально в двухстах километрах от Миуса, в древнейшем центре донского казачества, станице Раздорской, говор уже совсем другой! Гутар, который используют донские казаки (именно на гутаре говорят герои романа М. Шолохова «Тихий Дон»), в миусской речи, за редчайшими исключениями, практически не встречается. При этом миусская балачка, хоть и произошла (согласно данным диалектологической карты Российской империи 1871 года) от Каневско-Полтавского разноречия малороссийского наречия, центр которого сейчас находится на Украине, уже весьма и весьма далека и от современного украинского литературного языка.
Зато миусский говор очень сильно похож на кубанский. Существует лишь некоторая разница в фонетике – так проявляет себя на Миусе более длительное и более плотное совместное проживание на одной территории выходцев из Малороссии с носителями говоров Средней Полосы России и Черноземья. По этой же причине многовекового проживания жителей Примиусья на перекрёстке транспортных путей и культур: русской и украинской, польской и тюркской, городской и сельской – миусская балачка, в сравнении с кубанской, гораздо более пластична и изменчива. Она быстрее изменяет свои исходные лексику и фонетику, заменяя их либо переходными формами, либо современной литературной нормой русского языка.
При этом сам процесс русификации балачки происходит неравномерно, вследствие чего даже в рамках одной семьи могут спокойно использоваться варианты: вылупиться и вылупыцця, испоганить и изпаганыть, ведро и цыбарка. Что уж говорить об особенностях лексики и фонетики в разных населенных пунктах Примиусья! Нередки случаи, когда, например, в Матвеевом Кургане о привередливом человеке говорят: «пендитный», а в пятидесяти километрах от райцентра в сторону ДНР – «тендинтый». В Матвеевом Кургане, глядя на громко квакающую в реке лягушку, произносят: «шкрэкан», а в двадцати пяти километрах от него – «скрэкотэнь».
Пластичная миусская балачка буквально дышит, изменяясь под воздействием постоянного тесного общения между образованными и не очень носителями разных говоров русского языка и носителями других языков. Вследствие таких процессов, например, только вместо слова щенок на Миусе могут использовать слова: собачка, собача, щеня, цюця, цуцик, цуцинёнок, цуцинятко, цуциня, кутеня, кутя, кутёнок, кутенёнок и кутюшка! Оцените широту местного лексикона: слово «собака» попало на Миус из иранских языков, «щеня» – из древневеликорусского, «кутя» и его производные – вероятнее всего, от древних венгерских кочевников Северного Причерноморья (в Венгрии собака – это до сих пор «кутя»), «цюця» или даже «цюцька» – пришло из Южной Белоруссии, а «цуцик» – из Малороссии!
Многовековое проживание миусских малоросов фактически на перекрестке торговых путей, в близком соседстве и постоянном общении с представителями других народов и культур, не могло не наложить свой отпечаток и на их говор, обогатив его так же большим количеством слов тюркского и польского происхождения: лелека, торба, пан, гльод…
А вот самая известная и заметная примета миусского говора (как и южных говоров вообще) – специфическое произношение согласного звука [г], которое в просторечье называется «гэканьем», а с точки зрения науки – фрикативным [г]. Удивительно, но гэканье – это довольно древняя черта в языках и говорах многих народов, за века обживавших территории Северного Причерноморья и Приазовья. Так, в книге советского историка В.В. Седова «Происхождение и ранняя история славян» высказана гипотеза, что гэканье зародилось еще среди носителей Черняховской археологической культуры I – IV века нашей эры, которых ученые относят к древнейшим славянам.
Характерен и сам темп южной речи, где начало фразы почти всегда ярко интонировано и произносится максимально быстро, как всплеск. После чего тон звука начинает постепенно понижаться, а сам звук – замедляться, к концу фразы звуча уже значительно ниже и медленней, чем в начале. Кому-то такой ритм «резкий всплеск – постепенное затухание» напоминает биение человеческого сердца…
Елена Мотыжева
(Продолжение следует).
Все статьи
Новости
.jpg)
1.jpg)
