Словарь миусской балачки

Продолжение книги о говоре, истории и культуре Примиусья. Начало - в номере 27.

 Еще одна заметная черта миусской балачки, также свойственная южным говорам – своеобразное использование приставки по-. Глаголы и отглагольные прилагательные, обозначающие какие-либо деструктивные действия, или означающие крайнюю степень какого-либо действия, на Миусе нередко имеют в своем составе приставку по-. Которая нередко становится второй, третьей либо даже четвертой приставкой в слове! Слова: попередумали, поразбитый, поразломанный, пополопались, понаслухаться, попорассказувать, попонасажувать, попереосмыслить, пообсмотреться, понаперезаписывать – обычные словесные конструкции жителей Примиусья. На первый взгляд, их можно отнести к «испорченым», безграмотным словам русского языка. Если бы не одно «но»: все эти двух-, трёх- и даже четырёхприставочные «монстры» используются в местном говоре именно для иллюстрации крайней, практически радикальной степени произошедшего действия!

 Вследствие чего владеющий балачкой житель Примиусья чутко улавливает своим ухом разницу между неуловимой для стороннего слушателя степенью разрушения в словах: разломанный и поразломанный. Ибо разломанного еще можно как-то вернуть в первоначальное состояние, потому что он разломался всего лишь на пару-тройку частей и, вероятнее всего, нечаянно. А вот поразломанного починить будет уже намного сложнее, если вообще возможно. Потому что поразломанный – это разломанный сразу на много кусков, в том числе, и совсем мелких, да еще и с приложением к процессу ломки какой-то дополнительной разрушающей силы... Если разломать можно и случайно, то поразломать – всегда только злонамеренно.
Не менее интересная черта, сохранившаяся в балачке от ее носителей-малороссов – образованные по правилам Малороссии указательные частицы с наречием или указательные наречия: отакычкы, отамычкы, тамычкэ, отуточкы, ондэчкэ, осьдэчкэ, видтиля, видциля и другие. Нередко именно использование этих слов миусскими жителями ставит в тупик впервые слышащих их приезжих носителей русского литературного языка…

 О малороссийских корнях миусского говора свидетельствует так же и уканье. Так, звук [у], заменяющий собой безударные [о], [а], [ы] или [э], в балачке встречается как в составе существительных: будяк, мачуха, сусид, яблука, яблуня, с Таганрогу, с поезду; так и в глаголах неопреледенной формы: выламувацця, целувацця, слажувать, выхлюпувать, ворушить, чарувать, обсажувать, позаглядувать, рассказувать. Помимо уканья, малороссийские корни миусского говора становятся и причиной смягчения окончаний глаголов в третьем лице множественного числа либо существительных в родительном падеже множественного числа, оканчивающихся нулевым окончанием: [они] сыдють, ходють, роблють, спивають, пишуть, режуть, мажуть, чистють; стал кола вишень, нема у хаты ставень. Это же смягчение касается и тех звуков, которые в русском литературном языке всегда звучат, как твердые – например, звуки [ц] и [ш] в таких словах как: цяцка, цикавый, панькацця, улыця, на души, за гроши.

 Те же малороссийские корни говора – причина замены звуков [у], [л], [ф], [к], [ч], [д] в словах и словосочетаниях: вулыця, довбать, кухвайка, хвартух, кабашный, та ты шо. Или появления в начале некоторых слов звука [й], с которого в балачке начинаются слова: йдэш, йидэш, йисты, йизда, йида, йище.
Казалось бы, в этом случае замена звука [е] на [и] в таких словах, как: бис, сино, обид, дило или появление в окончании глаголов будущего времени звука [о]: пидэмо, посыдэмо, поставымо, положимо – явление вполне естественное, раз мы имеем дело с говором на основе малороссийского наречия. Где звук [о], кстати, частенько появляется и в окончаниях существительных мужского рода: батько, дядько, дидо, Дмитро, Петро, Павло.

 Однако при этом существуют и противоположные тенденции, свидетельствующие о русификации! Например, даже в исконно малороссийских лексемах, оканчивающихся на [ти], в качестве окончания уже практически всегда используется русскоязычное [ть]: годувать, колупать, довбать, блукать, ховать, стрибать. Так же многие слова, образованные по правилам малороссийского наречия, постепенно меняют приставки и начинают произноситься по правилам русского литературного языка: зсовувать постепенно превращается в ссовывать, здойить – в сдоить. Глагол воловодыцця смягчается в суффиксе и меняет окончание, оборачиваясь в воловодиться, слово гарцювать незаметно начинает произноситься как гарцувать, откуда остается уже совсем немного до классического русского гарцевать. Точно по тем же правилам дуркуватый дурносмих постепенно становится дурковатым дурносмехом, радисть делается радостью, а пъятны́ця превращается в пя́тницу – старинный говор чутко реагирует на окружающую действительность, постепенно изменяясь вместе с его носителями.

 Что, кстати, подтверждают и существующие в балачке многочисленные равноправные вариации: у хату/в хату, в нас/у нас, вспеть/успеть, вжэ/уже, вдаться/удаться, дэ/где, рушнык/рушник, йище/ещё, от/вот. И, конечно, сами фразы, которые нередко строятся в виде причудливой смеси из балачки (в том числе, и русифицирующейся едва ли не прямо в процессе общения) и стандартного русского языка: «Отутычкэ поставымо новый забор от соседей», «Нехай сам пойдёт та разберётся», «В кого ты такой вдався?», «Та на шо тебе эта гармонь?», «За яким грецем мине это надо?», «Чи тибе, чи мине – достанется комусь на орехи», «Надо в Ростов до врача ехать, бо тут не до кого пойти».

Миусская архитектура и живопись

 Удивительно, но факт: начиная собирать и изучать слова миусской балачки, подмечая ее фактически полную идентичность балачке кубанской, нельзя не обнаружить и полное сходство других сфер культуры и быта миусского казачества – казачеству кубанскому. А так же явную несхожесть миусской архитектуры, живописи, литературы, культурных и бытовых традиций с теми, которые существуют на Дону. В культурном плане Примиусье и в самом деле – «маленькая Кубань»!

 Прежде всего, отметим сходную с кубанскими миусскую народную живопись и архитектуру. Рассмотрим пример. Жилище донских казаков – это курень, имеющий свои особенности. Строился он обычно на высоком каменном первом этаже – подклете, включающем в себя идущий вокруг двух или трех стен дома узкий помост-балкон – балясник. Который использовался как крытый крышей обход для закрывания ставен, а также как место для семейного отдыха.

 Двухэтажные курени донских казаков имели каменные низы и деревянные верхи. Верхи строили из деревянных наборных пластин или из деревянного бруса и обязательно красили в ярко-синий цвет. Окна куреня снаружи закрывались двустворчатыми ставнями. Крышу делали шатровой четырехскатной и крыли камышом (тростником) или чаканом (рогозом). Внутри смежные комнаты располагались по кругу, а в центре дома стояла печь. Нередко – именно русская печь, на которой имелась лежанка. Вход в курень осуществлялся через высокое крыльцо, которое называлось порожками. Парадной жилой комнатой в казачьем курене была горница – зала, отгороженная входной дверью от прихожей.

 На Миусе же слово «курень» в отношении дома никогда не употреблялось. Здесь, как и на Кубани, все дома – это только хаты. Которые тоже являются традиционным жилищем казаков, только не донских, а запорожских. При этом хаты, даже стоящие на высоком подклете, всегда – одноэтажные. Строили хаты из глины: саманными (саман – необожженный кирпич из смеси глины, соломы и конского навоза), глинобитными или турлучными – на основе деревянного каркаса, обмазанного смесью глины и соломы.
Учитывая, что стены классической хаты делались 0,5-0,7 метра толщиной, глиняные дома были очень теплыми зимой и прохладными летом, хотя, без должного ухода - и гораздо менее долговечными, чем каменные или деревянные. Именно поэтомуместо для постройки хаты всегда выбирали очень тчательно, избегая солонцов и сырых мест, а саму хату регулярно (минимум, дважды в год) ремонтировали в местах повреждений и белили известью, как внутри, так и снаружи.

Донской казачий курень начала ХХ века в станице Старочеркасской Аксайского района.
Миусская казачья хата начала ХХ века в селе Александровка Матвеево-Курганского района.

 Иногда у хат, как и у куреней, имелся свой крытый обход вокруг стен – для отдыха в теплую погоду и закрывания двухстворчатых ставен. Но, в отличие от куреня, у хаты такой обход всегда гораздо более короткий, позволяющий пройти лишь к выходящим на улицу «парадным» окнам.

 На задней стене хаты, обычно выходящей на север, даже единственное окно устраивали нечасто. Поэтому такая «холодная» северная стена на Миусе и называется глухой.

 Двух- или четырехскатные крыши миусских хат тоже крылись камышом или рогозом, иногда – соломой, а у богатых людей – еще и черепицей. Но вот художественное оформление миусского и кубанского жилища от донских куреней отличалось очень сильно. Хату обычно белили известью или мелом в белый цвет. Зато на ее углах нередко устраивались пилястры – небольшие выступы в виде колонн, которые хозяева традиционно украшали росписью из самых ярких и замысловатых узоров.

 Обычно в росписи преобладали растительные орнаменты: цветы, бутоны, узоры из стеблей растений. Нередко на хатах изображались красные маки, розы, подсолнухи, мальвы и другие привлекающие внимание цветы. Аналогичной яркой росписью могли украшать и стены над и под оконными проемами, а так же над дверьми. При этом яркая, многоцветная роспись стен порой распространялась так же и на ставни хаты. Верхом народной живописи были хаты, полностью расписанные узорами, по красоте художественного оформления и исполнения сравнимые, разве что с яркими пасхальными писанками…

 В ХХ веке оштукатуренные пилястры и участки стены рядом с окнами и дверьми начали украшать уже более простыми в исполнении геометрическими фигурами. Однако со второй половины ХХ века, с расширением облицовки зданий кирпичом и керамической плиткой, миусская традиция украшения домов начала выражаться в создании узоров с растительными мотивами уже с помощью кирпичной кладки или керамической плиточной мозаики.

Цветочно-растительные мотивы в украшении миусских домов последней трети ХХ века.

 Традиционно, наряду с хатами, живописью украшались так же и ворота во двор. Самым распространенным мотивом «воротной» живописи на Миусе до сих пор являются два белых лебедя, глядящие друг на друга. Рисунок служил не только украшением въезда на усадьбу, но и защитным оберегом для семьи, в которой муж и жена должны были жить, как пара верных и любящих друг друга лебедей.

Роспись ворот миусского дома.

Елена Мотыжева
(Продолжение следует).